Евгений Авдеенко – Достоевский в теме дня

Почему Достоевский, и почему «Преступление и наказание», и почему это стало важно именно сейчас? Не потому, что криминала много, дело не в том… Роман “Преступление и наказание” – как он живет сейчас?
Одна из самых пронзительных идей Достоевского: «Если Бога нет, то всё дозволено». Что «всё»? — всё, без ограничений. Вплоть до убийства, до массовых убийств.Эта идея Достоевского дала толчок старому спору: можно ли быть нравственным вне религии, существует ли автономная (и независимая от религии) этика?

Похоже, что Достоевский не ставил эту проблему как философскую: он наблюдал, что произошло на Западе, где «вера в Бога в личностях пала», смотрел на неё из своего Отечества как русский мыслитель и был уверен, что на Руси точно — «Если Бога нет, то всё дозволено».

В России сегодня всё позволено, если есть связи, — это называется «крыша». Потому Достоевский очень актуален. В России действенна «крыша» от закона. В России нет суда. Правоохранительная система превращается в органы, которые помогают внедрять принцип «всё дозволено»…

Из самой жизни, не только из романа «Преступление и наказание», каждый школьник знает «теорию» Раскольникова, что все люди делятся на два разряда, и первый разряд имеет право и даже дозволяет своей совести распоряжаться жизнью людей из второго разряда.

В России сегодня все люди поделены на два разряда, и тем, кто первого разряда, — «всё дозволено». Достоевский очень актуален. Первый разряд имеет власть и дозволяет своей совести распоряжаться жизнью людей из второго разряда. Важно самому попасть в первый разряд и закрепиться в нём, а второй разряд может вымирать. На Земле стало много лишних людей. Тем, кто не нужен первому разряду, можно дать умереть.

Тот, кто признаёт деление на два разряда — не может быть религиозным человеком. Сам о себе он может думать что угодно, искренне считать себя верующим человеком. Но вера — прежде всего поступок.

Для людей «первого разряда» нет понятия «народ». Библейский пророк говорит: «съедающие народ мой, как едят хлеб» (Пс. 13, 4), и эти «они», «съедающие» — не враги, захватчики, не фашисты, не этническая группа, не агенты влияния враждебных государств, а те из своих, кто стали врагами народа: «Неужели не вразумятся все делающие беззаконие, съедающие народ мой,… и не призывающие Господа?» (Пс. 13, 4).

Как они «вразумятся»? Совесть тех, кто причислен к первому разряду, спокойна. Они говорят и повторяют, что на «Руси воруют», что испокон веку так было. Рефрен для спокойной совести: «так было всегда». С этим соглашаться никак нельзя: так было не всегда. Если бы так было всегда, не было бы русского народа и его некогда могучего государства.

Преступник в романе Достоевского поделил всех людей на два разряда, себя отнёс к первому, которому «всёдозволено», убил… почему-то сознался в убийстве, пошёл на каторгу. И там он как-то и почему-то дошёл до понимания того, что его теория рухнула, исчезла в небытие.

«Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их. Перенимают… бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продаёт, как продают бездушную тварь на торговом рынке… Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснётся оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело».

Это из Гоголя, это Тарас Бульба — его речь перед казаками. Уверен герой, что есть путь возврата из ужаса и продажности, в которую погрузилась его земля. Что должно быть нечто в человеке, чтобы когда-нибудь настал момент, и он «громко проклял подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело».
Тарас не называет это «совестью», что было бы так естественно. Это «нечто» он называет «русское чувство», даже «крупица», то есть семечко русского чувства, оно может «проснуться» и прорасти…
«Русское» здесь не казацкая доблесть, не славное и удалое, а эта странная способность повернуть душу против своей подлости и, как у Достоевского, «страдание принять». Что это такое?
У русских есть такая особая надежда, от русских этого нужно ждать, а от некоторых требовать. А от тех, кто жил в России, но так и не стал «русским», этого не нужно ждать…

Что-то в человеке предшествует покаянию и предваряет совесть, какое-то «русское чувство».

Одно известно точно: где есть русское чувство, там нет деления на разряды, а где нет деления на разряды, там — народ. У Достоевского «народ» на Руси — это важнейшая нравственная категория, которая обладает «русской» нравственностью.

Достоевский был «почвенником» (сам себя так определял), и если он думал, что есть особая русская нравственность, то потому, что русскому народу дано особое проникновение в глубину христианской жизни. А с этим связаны особые искушения (испытания), которых нет на Западе.

Там, где нет деления на «разряды», там — народ: и народ русский, и народ Божий. В Церкви Христовой есть иерархия, но нет деления на разряды, в Церкви нет господ и всевластных распорядителей, которым если не всё, то много больше позволено, чем «низшему» разряду.
В Православии нет «князей Церкви». Церковь — это народ Божий без выделения «первых», как сказал Христос апостолам: «…кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою» (Мк. 9, 35).

И самое трагическое событие, которое может произойти, о котором пишет святой Иоанн Кронштадтский, это не революция, не гонения, а нарушение этого порядка в Церкви.

Он полагал, что последние времена истории отмечены, прежде всего, «равнодушием предстоятелей Церкви к поглощению истины неправдой». По его мнению: «Индифферентизм пастырей будет последним явлением церковной жизни при необычайном развитии материальной обеспеченности. Наступит такое явление… пастыри — пасущие самих себя, проповедь — звуки голоса. Куда будет стремиться такая Церковь? Как блуждающая комета стремится куда-то и сталкивается с чем-то, с какой-то другой кометой, так и Церковь блуждающая стремится к слиянию с другой блуждающей Церковью — синагогой иудейской, ибо обе они в лице предстоятелей, отпавших от истины, поклоняются золотому тельцу, т. е. блуждают во тьме, подобно своему прототипу, лжеапостолу, Иуде-предателю».

Сегодня человеческая цивилизация устремилась исключительно к материальным ценностям. И только Церковь указывает истинный путь спасения. Какая колоссальная ответственность!

Раскольников прошёл свой путь от преступления к наказанию до конца. Важным этапом на этом возвратном пути было то, что он принял наказание — сознался в убийстве. Однако, когда он шёл в участок, и после, уже на каторге, Раскольников всё ещё считал свою «теорию» верной.
Вот эпизод на уроке о творчестве Достоевского. Учитель спрашивает:
— Почему Раскольников сознался в убийстве?
Ученик отвечает:
— Потому что его совесть замучила.
Учитель:
— Садитесь, «два».

Если бы Раскольникова совесть мучила, это было бы понятно каждому, в ком есть совесть. Но ведь в романе об этом сказано не было. Раскольников сознался в преступлении — принял наказание, но совесть его была спокойна, от покаяния он был безконечно далёк. Пошел на каторгу, почему? — Совесть спокойна, покаяния нет и тени.
Вот цель — читая роман, держать в уме этот вопрос: почему Раскольников сознался в убийстве, когда совесть его была «совершенно спокойна» и свою теорию о том, что люди делятся на два разряда, он считал верной? Что так мощно движет человеком, когда совесть его спокойна, что заставляет принять наказание?

Это важно понимать, потому что этапы духовного выздоровления у целой нации, у нас с вами, будут те же, что у Раскольникова.

Евгений Андреевич АВДЕЕНКО

Журнал «Русский дом» №2 февраль 2011

Печать