Сергей Кара-Мурза “Демократия, тоталитаризм и манипуляция сознанием”.

Манипуляция — это способ господства путем духовного воздействия на людей через программирование их поведения. Это воздействие направлено на психические структуры человека, осуществляется скрытно и ставит своей задачей изменение мнений, побуждений и целей людей в нужном власти направлении. Уже из этого ясно, что манипуляция сознанием как средство власти и возникает только в гражданском обществе, с установлением политического порядка, основанного на «демократии западного типа», которая сегодня, благодаря промыванию мозгов, воспринимается просто как демократия — антипод множеству видов тоталитаризма. На самом деле видов демократии множество…

В политическом порядке западной демократии сувереном, то есть обладателем всей полноты власти, объявляется совокупность граждан. Они теоретически наделены равными частицами власти в виде “голоса”. Данная каждому частица власти осуществляется во время выборов через опускание бюллетеня в урну. Равенство в этой демократии гарантируется принципом «один человек — один голос». Никто, кроме индивидуумов, не обладает голосом, не «отнимает» их частицы власти — ни коллектив, ни царь, ни вождь, ни мудрец, ни Партия.

Но, как известно, «равенство перед Законом не означает равенства перед фактом». Равные в политическом отношении, в имущественном смысле граждане не равны. И даже обязательно должны быть не равны — именно страх перед бедными сплачивает благополучную часть в гражданское общество, делает их «сознательными и активными гражданами»! На этом держится вся конструкция демократии «общества двух третей». Две трети — это «средний класс», сплоченный зрелищем бедности тех: кто оттеснен на обочину жизни. Голоса трети   граждан,   недовольных   таким   порядком,   «омертвляются   — множеством способов недовольных побуждают не участвовать в голосовании. 

 В   последнее   время   демократия   Запада   сдвигается   к «обществу двух половин» — реально в выборах отказывается участвовать половина граждан. В России создан уникальный политический порядок: выборы считаются действительными, если к урнам пришло всего 25% избирателей («общество одной четверти»). И это, кстати,  прославляется как обретение свободы, что не вызывает у нашей либеральной интеллигенции даже удивления.

При «старом режиме» власть не распределялась частицами между гражданами, а концентрировалась у монарха, обладавшего не подвергаемым сомнению правом на господство (и на его главный инструмент — насилие). Как и в любом государстве, власть монарха (или, скажем, генерального секретаря ЦК) нуждалась в легитимации — приобретении авторитета в массовом сознании. Но она не нуждалась в манипуляции сознанием. Отношения господства при такой власти были основаны, как пишут западные философы, на «открытом, без маскировки, императивном воздействии — от насилия, подавления, господства до навязывания, внушения, приказа — с использованием грубого простого принуждения». Иными словами, тиран повелевает, а не манипулирует.

Этот факт подчеркивают все исследователи манипуляции общественным сознанием, отличая способы воздействия на массы в демократических и авторитарных режимах. Вот суждения видных американских ученых. Специалист по средствам массовой информации 3. Фрейре: «До пробуждения народа нет манипуляции, а есть тотальное подавление. Пока угнетенные полностью задавлены действительностью, нет необходимости манипулировать ими». Ведущие американские социологи П. Лазарсфельд и Р. Мертон: «Те, кто контролируют взгляды и убеждения в нашем обществе, прибегают меньше к физическому насилию и больше к массовому внушению. Радиопрограммы и реклама заменяют запугивание и насилие». Известный и даже популярный специалист в области управления С. Паркинсон дал такое определение: «В динамичном обществе искусство управления сводится к умению направлять по нужному руслу человеческие желания. Те, кто в совершенстве овладели этим искусством, смогут добиться небывалых успехов».

Хотя идеология, эта замена религии для гражданского общества, возникла в Европе, главным создателем технологии манипуляции массовым сознанием стали США. Здесь на пространствах, свободных от традиций старых сословных культур, возник индивидуум в самом чистом и полном виде. У «отцов нации» появилась потребность контролировать огромную толпу свободных индивидов, не прибегая к государственному насилию (оно было попросту невозможно). В то же время не было возможности взывать к авторитетам — США заселили диссиденты Европы, отрицающие авторитет. Так возник новый в истории тип власти, основанный на внушении. Писатель Гор Видал сказал, что «американскую политическую элиту с самого начала отличало завидное умение убеждать людей голосовать вопреки их собственным интересам». Можно сказать, что американцы совершили научный и интеллектуальный подвиг. Шутка ли — создать в кратчайший срок новаторскую технологию управления обществом. В США создавалась именно технология, и на это работал и работает

большой отряд обученных, профессиональных интеллектуалов. Видный специалист по СМИ Г. Шиллер отмечает: «Там, где манипуляция является основным средством социального контроля, как, например, в Соединенных Штатах, разработка и усовершенствование методов манипулирования ценятся гораздо больше, чем другие виды интеллектуальной деятельности».

Философы Адорно и Хоркхаймер, столь уважаемые нашими либеральными интеллигентами, в книге «Диалектика Просвещения» представили организацию всей жизни в США как «индустрию культуры, являющуюся, возможно, наиболее изощренной и злокачественной формой тоталитаризма». Так что речь, если на то пошло, идет не о выборе между демократией и .тоталитаризмом, а между разными типами тоталитаризма (или разными типами демократии — название зависит от вкуса). В самой западной философской мысли «демокра-, тических» иллюзий давно уже нет. Монтескье в своей теории гражданского общества предложил идею разделения властей, считая, что это ограничит тиранию исполнительной власти. Эти надежды не сбылись, что наглядно показала история Запада. В конце XIX века писатель Морис Жоли даже написал веселую книгу «Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье», в которой тень Макиавелли как теоретика циничной и жестокой исполнительной власти в два счета I объяснила Монтескье, как легко государь может манипулировать другими «ветвями власти» просто потому, что именно он контролирует финансы, даже не прибегая к более жестким средствам. А они тоже, когда надо, применяются.

Когда философы пишут всерьез, они отбрасывают ругательства вроде «тоталитаризма» или «культа личности», а говорят о двух типах деспотизма — восточном и западном. Современный французский философ С. Московичи видит главное отличие западного типа в том, что он опирается на контроль не над средствами производства, а над средствами информации и использует их как нервную систему: «Они простирают свои ответвления повсюду, где люди собираются, встречаются и работают. Они проникают в закоулки каждого квартала, каждого дома, чтобы запереть людей в клетку заданных сверху образов и внушить им общую для всех картину действительности.) Восточный деспотизм отвечает экономической необходимости, ирригации и освоению трудовых мощностей. Западный же деспотизм отвечает прежде всего политической необходимости. Он предполагает захват орудий влияния или внушения, каковыми являются школа, пресса, радио и т. п… Все происходит так, как если бы шло развитие от одного к другому: внешнее подчинение уступает место внутреннему подчинению масс, видимое господство подменяется духовным, незримым господством, от которого невозможно защититься».

Немецкий философ Э. Кассирер в работе «Техника современных политических мифов» говорит о манипуляции массовым сознанием в политических целях. Процитируем большую выдержку из этой работы: «Методы подавления и принуждения всегда использовались в политической жизни. Но в большинстве случаев эти методы ориентировались на «материальные» результаты. Даже наиболее суровые деспотические режимы удовлетворялись лишь навязыванием человеку определенных правил действия. Они не интересовались чувствами и мыслями людей… Современные политические мифы действуют совсем по-другому.

Они не начинают с того, что санкционируют или запрещают какие-то действия. Они сначала изменяют людей, чтобы потом иметь возможность регулировать и контролировать их деяния. Политические мифы действуют так же, как змея, парализующая кролика перед тем, как атаковать его. Люди становятся жертвами мифов без серьезного сопротивления. Они побеждены и покорены еще до того, как оказываются способными осознать, что же на самом деле произошло.

Обычные методы политического насилия не способны дать подобный эффект. Даже под самым мощным политическим прессом люди не перестают жить частной жизнью. Всегда остается сфера личной свободы, противостоящей такому давлению. Современные политические мифы разрушают подобные ценности. Наши современные политики прекрасно знают, что большими массами людей гораздо легче управлять силой воображения, нежели грубой физической силой. И они мастерски используют это знание. Политик стал чем-то вроде публичного предсказателя будущего. Пророчество стало неотъемлемым элементом в новой технике социального управления».

Представление же, будто наличие «демократических механизмов» само по себе обеспечивает свободу человека, а их отсутствие ее подавляет — плод наивности. Строго говоря, как только манипуляция сознанием превратилась в технологию господства, само понятие демократии стало чисто условным и употребляется лишь как идеологический штамп. В среде профессионалов этот штамп всерьез не принимают. В своей «Энциклопедии социальных наук» один из первых «технологов» манипуляции Г. Лассуэлл заметил: «Мы не должны уступать демократической догме, согласно которой люди сами могут судить о своих собственных интересах».

Российская империя не была «гражданским обществом» свободных индивидуумов. Говоря суконным языком, это было корпоративное, сословное общество (крестьяне, дворяне, купцы да духовенство — не классы, не пролетарии и собственники). Мягче, хотя и с насмешкой, либеральные социальные философы называют этот тип общества так: «теплое общество лицом к лицу». Откровенные же идеологи рубят честно: тоталитаризм. Не был гражданским обществом и СССР.

Каковы способы социального контроля в «тоталитарных» обществах? Почему способы жесткого духовного воздействия вне демократии не подпадают под понятие манипуляции? Ведь тираны не только головы рубили и «черным вороном» пугали. Почему же литургия в храме или беседа политрука в Красной Армии, побуждающие человека к определенному поведению,— не манипуляция сознанием?

Воздействие на человека религии или «пропаганды» в идеократических обществах, как, например, царской России и СССР, отличаются от манипуляции своими главными родовыми признаками. Вспомним один из них — скрытность воздействия и внушение человеку желаний, заведомо противоречащих его главным ценностям и интересам. Ни религия, ни идеология идеократического общества не только не соответствуют этому признаку — они действуют принципиально иначе. Их обращение к людям не просто не скрывается, оно громогласно. Ориентиры и нормы поведения, к которым побуждали эти воздействия, декларировались совершенно открыто, и они были жестко и явно связаны с декларированными ценностями общества.

И отцы церкви, и «отцы коммунизма» считали, что то поведение, к которому они громогласно призывали — в интересах спасения души и благоденствия их паствы. Поэтому и не могло стоять задачи внушить ложные цели и желания и скрывать акцию духовного воздействия. Конечно, представления о благе и потребностях людей у элиты и большей или меньшей части населения могли расходиться, пожди могли жестоко заблуждаться. Но они не «лезли под кожу», а дополняли власть Слова прямым подавлением. В казармах Красной Армии висел плакат: «Не можешь — поможем. Не умеешь — научим. Не хочешь — заставим». Смысл же манипуляции иной: мы не будем тебя заставлять, мы влезем к тебе в душу, в подсознание, и сделаем так, что ты захочешь. В этом — главная разница и принципиальная несовместимость двух миров: религии или идеократии (в так называемом традиционном обществе) и манипуляции сознанием (в так называемом демократическом обществе).

Конечно, вводит в заблуждение сходство некоторых «технических» приемов, применяемых и в религиозной, и в пропагандистской, и в манипуляционной риторике — игра на чувствах, обращение к подсознанию, к страхам и предрассудкам. Но эти приемы в религии и идеократической пропаганде — следствие слабости и незрелости, а в манипуляции сознанием — принципиальная установка. Более того, религии, озабоченные успехом в политической сфере, действительно впадают порой в соблазн освоить манипуляционные технологии (мы уж не говорим о тех сектах, что являются, прежде всего, политическими или социальными, иногда криминальными, организациями и, напротив, используют религиозные «технологии» в манипуляционных целях). Об этом — одно из едва ли не главных размышлений Достоевского, выраженное в Легенде о Великом Инквизиторе. Помните, сошедшего на Землю Христа Великий Инквизитор посылает на костер, чтобы он не нарушал создаваемого в обществе Мирового порядка, основанного, как бы мы сегодня сказали, именно на манипуляции сознанием.

В отличие от Церкви, коммунистическая идеология своего критика масштаба Достоевского или Толстого не получила, но и без них мы видим: Хрущев с соблазном использовать манипуляционные технологии сразу нанес ей рану, в которой закопошились сожравшие ее Яковлевы и Бурбулисы. С этого начало рушиться идеократическое советское общество. Говорится: для идеократического общества манипуляция сознанием дисфункциональна («вредна для здоровья»). Но, повторяю, в реальной жизни отклонения от «чистой» модели затемняют фундаментальные различия, и поэтому остановимся пока что на очевидном родовом признаке: открытость и даже демонстративность, ритуальность установления желаемых норм поведения в идеократических обществах — и скрытое, достигаемое через манипуляцию сознанием установление таких норм в демократическом (гражданском, открытом, либеральном и т.д.) обществе.

Насколько успешно подходы, выработанные в идеократическом и демократическом обществах, позволяют власть имущим выполнять одну из главных функций: обеспечить устойчивость общества, его воспроизведение, выживание? В общем, традиционное общество и общество либеральное устойчивы или уязвимы перед ударами разных типов. Первые поразительно жизнестойки, когда тяжелые удары наносятся всем или большой части общества, так что возникает ощущение, что «наших бьют». В этих случаях устойчивость такова, что наблюдатели и политики «из другого общества» не просто изумляются, но раз за разом попадают впросак, тяжело ошибаются. Можно вспомнить советников Наполеона и Гитлера, которые ошиблись в своих прогнозах о реакции разных слоев народа на вторжение в Россию.

Так же поражает сегодня западных экспертов наша способность держать удары победителей в холодной войне. Массовое обеднение не только не разрушило общество, оно даже почти не озлобило людей, не стравило их. Вопреки ожиданиям, общество не распалось, а продолжает жить согласно неписаным законам и культурным нормам, чуждым закону рынка и нормам индивидуализма. На Западе спад производства в 1 процент — уже кризис, который чудесным образом меняет все поведение обывателя. Даже если его лично этот кризис еще совершенно не коснулся и разорение ему непосредственно не угрожает. А если колесо кризиса его задело, происходят просто невероятные превращения. Приличный, культурный и радушный человек на твоих глазах превращается в злобного сквалыгу. Он мучает своих детей, рвет со всеми друзьями и начинает бешено, как помешанный, копить, совершая просто странные поступки — может обсчитать уличного торговца и обобрать своего аспиранта, присвоив его деньги. Зрелище исключительно тяжелое.

Зато традиционное общество исключительно хрупко и беззащитно против таких воздействий, к каким совершенно нечувствительно общество гражданское. Достаточно заронить в массовое сознание сомнение в праведности жизни или праведности власти в государстве, все устои политического порядка могут зашататься и рухнуть в одночасье. Об этом — «Борис Годунов» Пушкина. Об этом писали в «Вехах» раскаявшиеся либеральные философы после опыта революции 1905 года. Да и вся драма второго акта убийства Российской империи, уже в облике СССР, у нас перед глазами.

Идеократическое общество — сложная, иерархически построенная конструкция, которая держится на нескольких священных, незыблемых идеях-символах и на отношениях авторитета. Утрата уважения к авторитетам и символам — гибель. Если противнику удается встроить в эти идеи разрушающие их вирусы, то победа обеспечена. Отношения господства с помощью насилия спасти не могут, ибо насилие должно быть легитимировано теми же самими идеями-символами.

Гражданское общество, состоящее из атомов-индивидуумов, связано бесчисленными ниточками их интересов. Это общество просто и неразрывно, как плесень, как колония бактерий. Удары по каким-то точкам (идеям, смыслам) большого ущерба для целого не производят, образуются лишь локальные дырки и разрывы. Зато эта ткань трудно переносит «молекулярные» удары по интересам каждого (например, экономические трудности). Для внутренней стабильности нужно лишь контролировать «веер желаний» всей колонии таким образом, чтобы не возникало больших социальных блоков с несовместимыми, противоположными желаниями. С этой задачей технология манипуляции сознанием справляется. А борьба по поводу степени удовлетворения желаний вполне допустима, она суть общества не подрывает.

Аргументы тех, кто приветствует переход от принуждения к манипуляции, просты и понятны. Кнут — это больно, а духовный наркотик — приятно. Если уж все равно сильный заставит слабого подчиниться своей воле, то пусть он это сделает с помощью наркотика, а не кнута. Что ж, о вкусах не спорят. Давайте лучше рассмотрим выводы тех, кто считает наркотик хуже кнута. И, прежде всего, доводы самих западных мыслителей, которые видят проблему именно исколи из идеалов и интересов Запада, с точки зрения пути и судьбы моей цивилизации.

Запад собрал индивидов в гражданское общество на основе права. Закон ввел в цивилизованные рамки «войну всех против всех», она стала всеобъемлющей конкуренцией. Философ гражданского общества Локк прекрасно сознавал, что стремление к выгоде разъединяет людей, ибо «никто не может разбогатеть, не нанося убытка другому». Но свобода индивидуума и понимается, прежде всего, как разъединение «теплого общества лицом к лицу» — через конкуренцию. В политической сфере этому соответствует демократия, понимаемая как “холодная гражданская война”, разновидность конкуренции. Главным условием поддержания такого порядка является возможность индивида в каждом акте «войны» делать осознанный рациональный выбор и заключать свободный контракт. Неважно, идет ли речь о покупке или продаже рабочей силы, той или иной жевательной резинки или партийной программы (на выборах).

Это — идеал. В чистом виде он, конечно, не достигается. Вопрос о том, на каком пути развития общество приближается, а на каком удаляется от идеала, а то и заходит в тупик. Сегодня значительная часть мыслителей считает, что, сделав манипуляцию сознанием главной технологией господства, Запад совершил фатальную ошибку и зашёл в тупик (стал мышеловкой, из которой нет выхода, ибо, когда из нее выходишь, она выворачивается наизнанку, и ты снова оказываешься внутри нее). Причина в том, что манипуляция сознанием, производимая всегда скрытно, лишает индивидуума свободы в гораздо большей степени, нежели прямое принуждение. Жертва манипуляции полностью утрачивает возможность рационального выбора, ибо ее желания программируются извне. Таким образом, ее положение в конкуренции, в «войне всех против всех» резко ухудшается. Фактически, это — ликвидация главных гражданских прав, а значит, ликвидация самой принципиальной основы западной цивилизации. На ее месте возникает новый, худший вид тоталитаризма, заменившего кнут гораздо более эффективным и более антигуманным инструментом — «индустрией массовой культуры», превращающей человека в программируемого робота. Как сказал немецкий философ Краус о нынешней правящей верхушке Запада, «у них — пресса, у них — биржа, а теперь у них еще и наше подсознание».

Вернемся на родную землю и вспомним, как оценивали переход «от тоталитаризма к демократии» выразители нашей культуры. Проницательные и смотрящие далеко вперед сразу выразили беспокойство. Гоголь видел в цивилизации, развращающей человека «оружием сластей», антихристианскую силу. Он страдал не только от страха за судьбу России, но и при виде угрозы душе европейца. А поскольку уже было ясно, что США стали наиболее полным выразителем нового духа Запада, о них он и сказал, перефразируя Пушкина: «Что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит».

Так как именно тревога за душу человека была главным мотивом в отношении к той демократии, что взяла на вооружение манипуляцию сознанием, очень многие рассуждения исходят из христианского идеала или окрашены в религиозные тона. Это отметил Н. Бердяев, когда писал в 1923 г.: «Демократия — не новое начало, и не впервые входит она в мир. Но впервые в нашу эпоху вопрос о демократии становится религиозно-тревожным вопросом. Он ставится уже не в политической, а в духовной плоскости. Не о политических формах идет речь, когда испытывают религиозный ужас от поступательного хода демократии, а о чем-то более глубоком. Царство демократии не есть новая форма государственности, это — особый дух».

Обратите внимание: русские философы-эмигранты, считая, что в России установился режим большевистской тирании, угрозу душе человека видели все же именно на Западе. Именно его судьбу они считали трагической. Если бы философы начала века услыхали наших нынешних «западников», они рвали бы на себе волосы. Ведь даже о куда более просвещенных западниках своего времени Бердяев писал: «Именно крайнее русское западничество и есть явление азиатской души.

Можно даже высказать такой парадокс: славянофилы… были первыми русскими европейцами, так как они пытались мыслить по-европейски самостоятельно, а не подражать западной мысли, как подражают дети… А вот и обратная сторона парадокса: западники оставались азиатами, их сознание было детское, они относились к  европейской культуре так, как могли относиться только люди,  совершенно чуждые ей».

В свете христианства видел трагедию Запада и Достоевский. Применение духовного наркотика в целях управления не просто несовместимо со свободой воли, а значит с христианством — оно противоположно ему, оно есть прямое служение дьяволу — вспомним «Легенду о Великом Инквизиторе». Конечно, не для Запада писали Гоголь и Достоевский, русские философы. Они писали для нас. Их страхи были пророческими, а предупреждения были направлены как будто именно нам, в конец XX века. Выбор делать нам самим, на свою ответственность, но выслушать и обдумать предупреждения мы обязаны.

28 декабря 2015

 Сергей Кара-Мурза

Источник: http://www.nm-union.ru/index.php/homepage/russkaya-tsivilizatsiya/publitsistika/2049-demokratiya-totalitarizm-i-manipulyatsiya-soznaniem

• Дополнительные материалы по теме:
• Док. фильм “Манипуляционное ведение войны”
• Татьяна Лемешева. “Бдите и молитесь, да не внидите в напасть”.

Печать